Сказочки сказочками. Но вот про трамваи несколько вопросов у меня осталось.
Начнем с того, что все проблемы интервью в том, что репортеры мало заботятся о том, что нужно высказать самому интервьюируемому (ох слово-то какое!), а больше о том, как из сказанного вычленить и вылепить новость. Этакой вариант внутренней цензуры, называемый редактированием.
Естественно, что в сегодняшних условиях работы журналиста самая мякотка обычно выпадает – эту новость не пропустят, потому что на некоторые вопросы даже если и есть ответы, то чем меньше про них знают, тем лучше. А значит, такие вопросы лучше и не задавать вовсе.
Например. Трамвайный парк.
Почему на бюджетные средства при живом и действующем хозяине предприятия закупаются трамваи, хотя сам владелец предприятия категорически против них? Ведь номинальный покупатель трамваев не может считать, что это предприятие станет вскоре принадлежать ему. Там же даже при обычной процедуре – время, аукционы, толпа претендентов. Никаких, стало быть гарантий. Это ж какой риск!
Понятно, что участь владения трамвайным парком была настолько предрешена, что действия по нему даже и не скрывались – все настолько прозрачно, что даже удивительно. Но – почему? Откуда уверенность в том, что директор действительно разорится, не сможет найти денег, инвесторов, спонсоров – и имущество предприятия со стопроцентной гарантией перейдет в новые, причем довольно определенные прогосударственные руки? Кто вообще разрабатывал схему планируемого перехода собственности, можно ли узнать имя этого человека, поговорить с ним о том, как гарантированно прогнозируются события, которые могли бы и не произойти?
А можно ли увидеть план развития трамвайного парка – что нужно для его хорошей работы, сколько это будет стоить, какие гарантии, какие цены на перевозки планируются, по какой схеме трамваи вообще окупать себя станут? Где это посмотреть? Кто будет оплачивать убытки в то время, пока этот план реализовывается? Просто, знаете ли, любопытно…
Почему имущество предприятия реализуется в такие удивительные сроки. Никаких особенных ожиданий – хоп, и все уже реализовано? А там и трамваи для него уже под боком стоят. Удивительные по скорости процедуры, для которых в обычное время нужны месяцы, а порой и годы.
Как распределились средства, вырученные от аукциона? Не получится ли так, что новый инвестор просто изумительно решил проблемы предыдущего владельца, оплатив все зависшие долги предприятия, все проблемы, что остаток достался предыдущему владельцу. А ведь еще некоторое время назад на это имущество не было не то что заинтересованного покупателя, никто вообще не намеревался взвалить на себя явно убыточный и проблемный бизнес. В таких случаях и при таких условиях обычно сами владельцы готовы спихнуть непосильную ношу с солидной скидкой.
Почему закупаются старые вагоны, к которым опять-таки было столько претензий, что в Алматы в итоге трамвай умер как раз из-за них и аварий, с ними связанных? Ведь сколько было разговоров о том, что трамвайный парк надо именно *обновлять*. Почему они опасны для Алматы, но не опасны для Усть-Каменогорска?
Вроде умные же люди. Всю плешь проели разговорами о том, что муниципальный транспорт убыточен, что возвращать под эгиду государства его незачем, что он постоянно под угрозой разорения. Покупать бизнес, который доказал свою неэффективность разорением – это ли не самоубийство? Или есть схемы того, как его сделать прибыльным? Не выкинуть же собрались почти миллиард денег просто ради того, чтобы на собственном опыте подтвердить его убыточность?
Трамваи-то, конечно, возобновят свое движение. Вопросы эти увязнут во времени, особенно, если их игнорировать. Редкие журналисты, может, и поинтересуются, но и только.
Для всех остальных – трамваи остановились, директор предприятия плохой, наделал долгов. Трамваи пошли – новый директорат молодцы, все работает. И государство, конечно же, не вмешивается в бизнес – ведь социально-предпринимательская корпорация, обладающая солидными финансовыми резервами и учрежденная госструктурами, – это же не государство.
Мне даже ответы на эти вопросы не нужны – я ж их и так знаю. Просто, знаете ли, женское любопытство – а вдруг я что-то упустила?
